В 2009 году Сергей Александров из-за травмы, полученной во время восхождения на Эльбрус, потерял обе ноги. Сейчас он — спортсмен-горнолыжник, единственный человек из Петербурга, поехавший на зимние паралимпийские игры в южно-корейском Пхёнчхане. Представляем разговор с Сергеем об отсутствии жалости к себе, соревнованиях, счастье, фотографии и неопределённости.
Как вы начали заниматься спортом?
До 8 класса я был страшно болезненным ребёнком. У меня карточка толстенная была в поликлинике, я болел чуть ли не каждый месяц. Просто жуть была. И в школе пробежать километр — это было событие века. Я считал, что это сумасшествие. А потом я познакомился с друзьями, которые сказали: «Побежали пятёрку?». Я покрутил у виска, но, буквально за полгода [бега], перестал болеть. Вообще. И с тех пор я, как маньяк, как фанатик, начал этим заниматься — любым видом спорта. Доходило до того, что, когда я получил на Эльбрусе травму в 2009 году, то мог двое суток бежать с тяжёлым рюкзаком. Потом, после травмы, было несколько операций подряд, огромное количество обезболивающих… Я же ещё в реанимации месяц лежал. Организм подсадил и снова начал болеть, сильно болеть. Но я же помню, что через тренировки можно выйти к нормальному состоянию. И искал разные пути, пробовал бегать, пробовал ещё что-то…
Я познакомился с тренером слепых ребят. Это совершенно уникальный человек, который сейчас согласился стать и моим тренером. Он сумасшедший, из наших, говорит — «давай на лыжи тебя поставим». Без ног встать на лыжи — это сумасшествие! И это предложил очень серьёзный человек. Я попробовал — и первый раз, причём, попробовал — это была отвратительно неудачная попытка. Было бессмысленно больно, и у меня ничего не получилось. Примерно через год попробовал опять — и пошло.
Горные лыжи — это безумный спорт, и о нём никто не знает у нас в России фактически. А в Европе и Америке — это «формула один», топовый спорт — почти как футбол. Там больше сотни тысяч зрителей. Это нормальное число на кубках мира. Но, не зная этого ощущения… Даже когда в первый раз пробовал — очень странно. Это огромная силовая нагрузка, ударная, жёсткая, с гармоничным, лёгким, совершенным движением. Абсолютные крайности в одном движении, меня это сводит с ума. Ещё это очень трудно организационно. Пока до трассы доедешь, даже до ближайшей, нашей коротенькой в Коробицыно — 125 километров. Но когда оказываешься там, то забываешь обо всём.
Вы абсолютно не чувствуете и не позиционируете себя, как человек с травмой. Много людей сдаются, садятся в кресло, и считают, что их жизнь теперь очень сильно ограничена. Как не чувствовать себя инвалидом?
В течение девяти лет мне задают этот вопрос на каждом углу, и я себе пытаюсь его задать постоянно. У меня ответа нет. Я оказался в этой ситуации, лежу в больнице, отхожу от наркоза, мне конкретно плохо физически, вообще не понятно, как жить, и, должна быть, по идее, депрессия. Из которой я должен рассказать мотивационную лекцию, как я боролся и преодолел её. Проблема заключается в том, что для меня это было каким-то чудесным подарком. Я лежу в больнице, совершенно никакой, мне безумно радостно, по-настоящему, глубоко: от того, что я живой. Меня радовали самые простые мелочи: звуки за окном… Изначально это жуткое место — реанимация, где кого-то или спасают, или не спасают. Была постоянная, непрекращающаяся боль, высокая температура. Ты лежишь под тремя капельницами. Но с самого начала это воспринималось как какие-то рабочие моменты. Что-то надо делать: здесь нужно потерпеть, там. Травма не была внутренней катастрофой и обвалом. Наоборот, внутри было очень легко и свободно. Почему я называю травму подарком? Потому что обычно её надо как-то культивировать в себе, находить в себе силы, поднимать себя из болота… А тут нахаляву. Я пытался ответить на этот вопрос с тысячи сторон. Когда-то, вроде как, удачно. В какой-то момент, менее удачно. Но в итоге лучше слова, чем подарок, я не нашёл.
Расскажите про Паралимпиаду в Пхёнчхане. Как вас встретили, как был организован ваш день?
Попасть туда — очень большое событие. От Петербурга за последние 26 лет не было ни одного спортсмена, просто выехавшего на зимние Паралимпийские игры. И в течение полугода решение менялось раз двадцать, туда-обратно — то едем, то не едем. Пока в самолёт не сели, никакой определённости не было. Двое спортсменов ждали прямо у самолёта решения, но не поехали. А там, на месте… Хотелось бы сказать, что праздник, все дела… На самом деле, особенно в горнолыжном спорте, и в моей ситуации — а у меня не достаточно опыта для таких соревнований — очень большая разница между стартовым временем и тренировочным. Тренировочное время всегда лучше. Есть сакральная фраза: «Расслабься, и езжай, как на тренировке». К этой формуле нужно проделать очень большой путь, и, судя по всему, только опытным путём, постоянными выступлениями. Это куча лет (в моём случае, шесть), которые ты вкладываешь в эти 90 секунд. Крышу сносит откровенно, и задача была минимизировать эту разницу, убедить себя, что происходит обычное тренировочное мероприятие. Всё было сделано для того, чтобы это были просто тренировки. Спокойный график, спокойные выезды, и выступление. Минимальные траты эмоций.
На открытие я ходил один из немногих, потому что в 4 утра уже был старт скоростных дисциплин. У меня в это время старта не было, и я пошёл. Задача была: сходить, посмотреть, вернуться, лечь спать вовремя. И так, собственно, всё и происходило. Спокойный, размеренный график. Единственное, что там, к сожалению, очень большие расстояния, и 40 минут ехать до горы. День старта выглядит так: в 4 утра мы встаём, и где-то часам к 16-18 возвращаемся в номер. И всё это время постоянное движение, события. В итоге да, это сильно изматывает, очень тяжело. Там был сильный «плюс» [речь идёт о плюсовой температуре], трассу было трудно подготовить. Это требовало дополнительного времени, соревнования растягивались на длительный срок, очень тяжело. Надо ожидать, где-то разминаться, в какой-то момент что-то рассчитывать. Ты оказываешься на горе враспорку и должен 2 часа стоять, ждать чего-то.
Было время погулять, куда-то съездить, помимо тренировок?
Нет, вообще не было. Ездить было нельзя, потому что это дополнительные эмоции, впечатления. И в моём случае они были бы абсолютно лишними. Мы жили в олимпийской деревне. Она похожа на обычный микрорайон с высотками. Там нет ничего, только флажки висят. И повышенная охрана. То есть за забор ты выходишь, садишься в автобус, и едешь на гору. Всё. На горе никакой связи. Телефоны у нас лежали дома, мы их сдавали — полный казарменный режим. Это просто работа, и чем она более регламентирована, тем ты ближе к результату.
Олимпиада у нас — это что-то сродни национальной идее. Она очень важна, за ней все следят, и всё это на фоне острого внешнеполитического конфликта. Как всё ощущается, когда ты не зритель, а непосредственный участник процесса?
Как только речь идёт о чём-то политическом — я несколько раз на это натыкался — правильного ответа нет. Как только идёт политика, что бы ты ни говорил, найдутся те, кто начнёт тебя оплёвывать по любому поводу. Поэтому всё, что касается политической части, я в принципе игнорирую. Это мне не то чтобы не интересно, это тема, на которую я отказываюсь вступать в диалог. Диалога здесь, на мой взгляд, и быть не может, потому что я не умею в этом участвовать. Нужна какая-то фантастическая хитрость, чтобы ответить на вопросы, на которые нет ответа.
Главный вопрос: мы поехали под нейтральным флагом — и все это обсуждают. Кто-то говорит, что надо было не ехать. В этом есть и истина, и очень большая неправда. Потому что это подкашивает спорт на очень многие годы. На мой взгляд, что государство нас туда пустило — сильный поступок. Я начал отвечать, а зря. Потому что сразу нахожусь на территории, на которую непонятно, зачем лезть.
Я имела в виду немного другое, политического пафоса я не подразумевала. Когда едешь, то чувствуешь себя спортсменом, который занимается любимым делом, а то, что происходит извне — просто происходит, и от тебя не зависит? Или эта идеологическая подоплёка ощущается? Условно: вы чувствуете себя просто спортсменом, или российским спортсменом, выступающим под нейтральным флагом?
В этом плане проблем внутренних настолько больше, и они настолько серьёзнее, что эта вся окружающая ерунда — один из миллиона факторов неопределённости. Я всё время нахожусь в состоянии неопределённости. Я не знаю. Вот планируется ближайший сбор, тренировки. Откуда взять деньги, кто это будет финансировать: ПКР, Петербург, придётся свои вкладывать, а потом пытаться как-то это вернуть, или не вернуть, или в долги влезать? Каждый раз финансовая неопределённость. Я не знаю, как из дома опять на полгода уезжать… Туда приезжаешь, а там погода плохая. И всё, отменили шесть стартов. И все твои планы полетели к… У меня целая эпопея с протезами. Я могу рассказывать об этом до бесконечности. Мне друг в Москве отдал ключи от своей квартиры, говорит: «Ты сюда чаще приезжаешь, чем я». Чтобы решать эти вопросы. Это тысячи вопросов неопределённости. И это космические вопросы политики. Они могут сказать в любой момент, что мы никуда не едем. Но это одна из проблем. А ещё есть взаимоотношения с людьми, тренерами, начальством… Короче, там есть, чем заняться, кроме этого.
Вы говорили, что в Питере всё плохо с зимним паралимпийским спортом, не хватает финансирования, и что вы первый человек, который за 26 лет поехал от Петербурга на зимнюю Паралимпиаду. Почему так, в чём проблема?
Понятия не имею, у меня нет ответа. Я просто в тупике. Вопрос стоит не в том, что мне хотелось бы денег. Точнее, мне хотелось бы, но это не принципиальный вопрос. Вопрос в том, что я сейчас увидел, что происходит на топовых соревнованиях: не только на Паралимпиаде, а на кубке мира, кубке Европы. Там не прокатит с кондачка, там нужно серьёзнейшее, огромное финансирование. Это должна быть серьёзная пирамида. За мной вообще никого нет, полная пустота. Получится у меня что-нибудь или нет, это, в данном случае, не имеет никакого значения. А у нас получается, что пока ты не в сборной — за что тебе платить? А когда в сборной — тебе вроде должны там и платить, но тоже не платят. И чтобы чего-то добиться на этом уровне, нужно этим жить. На это требуется потратить не один год, не пять, а пятнадцать-двадцать лет пахоты. Просто чистой пахоты. Как? Ладно там, у кого-то есть богатые родители, которые могут себе это позволить. Но это уникальный случай, да и зачем им на это жизнь класть? Мне не ясно, у нас нет даже такого понятия — ставки для спортсменов, не занявших никаких мест. Когда ты занимаешь какое-то место, то денежки капают. Но это, во-первых, смешные денежки, а, во-вторых, чтобы занять место, нужно что-то из себя представлять. Если бы было, что предложить, я бы предложил.
Это только в Петербурге так, или в других регионах тоже?
Вот в том и дело: я думал, что это обычная ситуация. Но на Камчатке платят, в Перми платят, на Байкале платят, в Москве — понятное дело, платят. Я не понимаю, что с нами не так. И все, судя по всему, платят через какие-то обходные пути, поэтому сложно эту информацию добыть. Самая красивая цифра за участие — полмиллиона, в разных регионах. У нас обещали 50 тысяч. Почему у нас в десять раз меньше? Дай бог, чтобы это заплатили, честно говоря. Я встретился с этой проблемой впервые. Я занимаюсь спортом фактически для себя, это кайф несусветный. Трудно туда попасть, но когда я попадаю на трассу — это то, ради чего стоит впахивать. Я столкнулся с тем, что если я хочу продолжать дальше, то уткнусь в тупик. Дальше без денег нельзя.
А спонсоры есть?
Не знаю, вот «Точка опоры» иногда помогает. Ещё очень помогает фонд «Подари мне крылья». Но это из разряда решения локальных вопросов. Пока есть спонсорство, да. В одиночку в этом спорте вообще ничего невозможно, ни на каком уровне. И если я буду перечислять количество людей, которые мне помогают, то можно тома писать. Всё это есть, всё это происходит, но несистемно. Каждый раз думаешь, откуда взять денег на следующие сборы. Олимпиада — это уже большой спорт, в котором речь идёт о планировании хотя бы на 4 года, а тут даже на ближайшее время не знаешь, как планировать. С одной стороны, люди, с которыми я работаю, мне всячески помогают, с другой стороны — всё несистемно. Зимние виды спорта в Петербурге просто отсутствуют.
Нет желания уехать, выступать за другой регион или другую страну?
Я люблю этот город. Я счастливый человек. Это определяющее, ключевое для меня понятие. Я наглая скотина, позволяющая себе делать то, что я люблю. Иногда это трудно, приходится многим жертвовать, но пока я стараюсь держаться. Для меня это важно. Я выбираю не то, что перспективно, а то, что я люблю.
А что происходит в вашей жизни помимо спорта?
От чего мне хорошо и приятно? Это лес во всех его проявлениях. Я бы там жил. Я лесной человек, мне там хорошо. Я даже не знаю, почему я живу в большом городе. Я обожаю наш Петербург: это уникальный город, потому что сюда приезжают учиться. В Москву приезжают зарабатывать деньги, а к нам приезжают учиться. И это создаёт особую атмосферу. Петербург — город, где интересно. Но всё-таки, моё — это лес. Мне не важно, что там делать, мне там находиться надо. И фактически две трети своей жизни я провёл в лесах. Если еду с семьёй, то с удовольствием на озере позагораем, погуляем, грибы соберём, ягоды. Зимой просто гуляем — у меня хаски, который всегда хочет гулять. Мне не важно, какой повод найти, я ищу повод, чтобы там оказаться. Там всё живое, там каждое дерево живое, и даже в каком бы мутном состоянии ты ни был — это оживляет.
Вы занимаетесь фотографией. Что вы снимаете?
Да, наверное, всё. Я фотографией занимаюсь с детства: с «Зорких», «Зенитов», и прочей ерунды. Когда появилась цифрозеркалка, то я в прямом смысле с ней спал. Когда у меня не было ни работы, ничего, а мне нужен был объектив, который стоил страшных денег, я не знаю откуда, но они у меня брались. А потом, лет пятнадцать назад, мне друг говорит: «Слушай, а за это деньги платят». И я подумал, что это сумасшествие, что за удовольствие деньги платят. Есть просто съёмки коммерческие, которые я отрабатываю. Но даже если взять самые банальные пьяные корпоративы, иногда даже на них находятся очень интересные вещи. Например, начинаю работать со светом, или было время, когда я доне важно, чем люди заняты. Важен не сюжет — сюжет понятен — я строю композиции и с ними работаю. Сейчас очень интересно работать со светом. Его можно искать, находить, не просто заливать вспышкой. Это очень интересно. Это бесконечность.
А есть съёмки вообще удивительные — те же свадьбы. К сожалению, на свадьбах люди куда-то спешат, но, если удаётся вдруг вовлечь ребят в эту удивительную игру, они вдруг понимают, что у них тут действительно что-то важное происходит. Фотоаппарат — это средство для того, чтобы глубже понять этот мир, приглядеться к нему, всмотреться. Я всматриваюсь в другого человека, начинаю его открывать, и, когда вдруг получается, что ты что-то почувствовал, проникся человеком, его чувствами, и их ещё удаётся сфотографировать — это вообще улётное ощущение. Единственное, в чём проблема: меня полгода не было, портфолио я растерял, не обновлял его лет 5-7. Со мной работают те, кто меня знает. Это проблема, потому что ценовой сегмент другой совершенно. Я знаю, что ребята, с которыми вместе работаем, могут позволить себе другое.
Вы недавно вернулись с соревнований, а сейчас у вас какие планы?
Я очень счастливый человек, мне до моего старческого возраста (36 лет) — удалось жить так, как я хочу, занимаясь тем, что я люблю. Это очень круто. Но при этом — это очень трудный образ жизни, потому что вокруг абсолютная неопределённость. Сейчас моя задача очень простая — решить финансовый вопрос, который уже полгода решается. Мне некогда было зарабатывать. Что будет со сборной, с соревнованиями — этого вообще никто не знает, и это зависит от тысячи всяких факторов, поэтому, понятия не имею. Тренироваться я буду в любом случае. Вопрос уровня тренировок. Ещё у меня сейчас совершенное наслаждение от того, что я наконец со своей семьёй, и они меня не забыли, капитана дальнего плавания. У меня жена и дочка, дочке пять с половиной, шесть скоро будет. Самый классный возраст. С ней сейчас очень здорово, вообще никуда не хочется, я хочу быть дома. Нужно решить кучу всяких вопросов, а потом наверняка куда-нибудь понесёт. У нас проблема была, мы долго не могли жене права сделать, потому что нужно три месяца хотя бы быть в городе, а у нас такого никогда не бывало. Наконец сделали, и это был уникальный случай, когда мы три месяца здесь пробыли.
Вот вы говорите, что вы счастливый человек, а что такое счастье?
Да бог его знает. Это здесь и сейчас только, не какое-то событие навсегда. Это вопрос из разряда «в чём смысл жизни?» и прочих пустяков. Мы недавно с другом спорили: у него сейчас очень трудный период, и он думал, где, в каком месте, искать смысл, и что это такое, и зачем. И каждый в какой-то момент, сталкиваясь с этим вопросом, думает, что, хоть застрелись, а решить надо. У меня есть чувство, что это тот вопрос, который вообще нельзя решить, не потому что он неразрешим, а потому, что это погружение в бесконечность. Надо быть в этом состоянии, быть в состоянии смысла, счастья, если ты его взял в руки и сказал: «Вот оно», то всё. Это нечто ограниченное и нечто конечное, что ли. А достигнутое, достижимое, уже не имеет той ценности. Есть книга у Маслоу, в которой он говорит, что существуют базовые потребности и бытийные. Вот базовые потребности — исчерпаемы, а бытийные уводят в бесконечность и не имеют предела. Даже понятие «любовь» может быть вполне базовым. А есть бесконечное. И как эту грань поймать? Она каждое мгновение может поменяться. Я к тому, что счастье — это бесконечность, надо только не бояться туда заглянуть.
Источник:Рецепт-Спорт.
